Вы здесь: Главная -> Образование -> История России -> С.Ф. Платонов. Полный курс лекций по русской истории -> Вопрос об ограничениях. Часть 3
Новости науки
2016:
78
2015:
12345678910
2014:
123456789101112
2013:
123456789101112
2012:
123456789101112
2011:
123456789101112
2010:
123456789101112
2009:
123456789101112
2008:
123456789101112
2007:
123456789101112
2006:
123456789101112
Рейтинг@Mail.ru

Вопрос об ограничениях. Часть 3

Такова обстановка, в которой находится краткое сообщение псковского автора о присяге царя Михаила. Оно дословно таково: владущие, захватывая себе людей и земли, "царя нивочтоже вмениша и не бояшеся его, понеже детеск сый, еще же и лестию уловивше: первие егда его на царство посадиша и к роте приведоша, еще от их вельможска роду и болярска, аще и вина будет преступлению их, не казнити их, но разсылати в затоки; сице окаяннии умыслиша; а в затоце коему случится быти, и оне друг о друге ходатайствуют ко царю и увещают и на милость паки обратитися. Сего ради и всю землю Русскую разделивше по своей воли" и т. д. Точный смысл этого показания состоит в том, что владущие бояре своевольничают, не боясь государя, во-первых, потому, что он молод, а во-вторых, потому, что им удалось его склонить, "уловить лестью", на то, чтобы не казнить, а только ссылать виновных людей "вельможска роду и болярска". Как это удалось владущим, не совсем ясно из фраз нашего автора: его слова можно понять и так, что, бояре взяли с царя одно только это обещание под клятвой, когда его на "царство посадиша": а можно понять и так, что, когда нового государя посадили на царство и взяли с него общую ограничительную "роту", присягу, то бояре склонили его и на особое в их пользу обязательство. Во всяком случае речь идет о какой-то "роте" и обязательстве в пользу бояр и по почину бояр. Ничего точного и определенного о форме и содержании ограничений автор, очевидно, не знал. Но он верил в "роту", потому что иначе не мог себе объяснить и безнаказанности "владущих", и самый предмет этой роты он свел в своем представлении только к обязательству не казнить владущих, а рассылать "в затоки". Не знание политического факта, а желание объяснить непонятные факты исходя из слуха или своего домысла о царской "роте" — вот что лежит в основании наивного сообщения псковского писателя о московских делах и отношениях. Ознакомясь поближе с псковским известием, мы не придадим ему значения компетентного свидетельства. Глубоко простонародное воззрение на ход политической жизни, соединенное с незнанием действительной ее обстановки и проникнутое слепой ненавистью к сильным мира сего, сообщает псковскому сказанию известный историко-литературный интерес, но отнимает у него значение исторического "источника" в специальном смысле этого термина. Если бы об ограничениях царя Михаила сохранилось одно только псковское сообщение, разумеется, ему никто бы не поверил.

Иного рода сообщение известного Котошихина. Вот его существеннейшее содержание: "Как прежние цари после царя Ивана Васильевича обираны на царство, и на них были иманы письма... А нынешнего царя (Алексея) обрали на царство, а письма он на себя не дал никакого, что прежние цари давывали; и не спрашивали... А отец его блаженныя памяти царь Михаил Федорович хотя самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делати ничего". Опущенные нами пока фразы говорят о содержании "писем" и компетенции царя и бояр; в приведенных же словах вот что устанавливается категорически: во-первых, всех московских царей после Ивана Грозного "обирали на царство", во-вторых, с них брали ограничительные "письма", и в-третьих, ограничение царя Михаила имело действительную силу, и он правил с боярским советом. Котошихин знал московское прошлое, по выражению А. И. Маркевича, "плоховато", и его былевые показания необходимо тщательно поверять. Сам А. И. Маркевич в результате такой поверки выяснил, что под термином "обирание" у Котошихина надо разуметь не только избрание в нашем смысле слова, но и особый чин венчания на царство с участием "всей земли". Летописец, современный Котошихину, о царском венчании повествует даже так, что самый почин венчания усвояется земским людям. О венчании царя Федора Ивановича он, например, говорит: "Придоша к Москве изо всех городов Московского государства и молили со слезами царевича Федора Ивановича, чтобы не мешкал, сел на Московское государство и венчался царским венцом; он же, государь, не презре моления всех православных христиан и венчался царским венцом". О венчании же царя Михаила летописец говорит, что по приезде избранного царя в Москву, "приидоша ко государю всею землею со слезами бити челом, чтобы государь венчался своим царским венцом: он же не презри их моление и венчался своим царским венцом". Тот же почин земщины разумеет и Котошихин, когда рассказывает о царе Алексее Михайловиче, что по смерти его отца все чины "соборовали" и "обрали" его и "учинили коронование". Роль земских чинов на этом "короновании", по представлению Котошихина, ограничивается тем, что представители сословий присутствуют при церковном торжестве, поздравляют государя и подносят ему подарки; "а было тех дворян и детей боярских и посадских людей для того обрания человека по два из города". Таким образом сообщения Котошихина о том, что русские цари после Грозного были "обираны", никак не может быть понято в смысле установления в Москве принципа избирательной монархии. Терминология нашего автора оказывается здесь не столь определенной и надежной, как представляется с первого взгляда. Равным образом и свидетельство Котошихина о "письмах" надобно надлежащим способом уяснить и проверить. Какие избранные на московский престол государи и каким именно порядком давали на себя письма, мы знаем без Котошихина; знаем и самые тексты "писем". Все эти "письма", по Котошихину, имеют одинаковое содержание: "быть нежестоким и непалчивым, без суда и без вины никого не казнити ни за что и мыслити о всяких делах з бояре из думными людьми сопча, а без ведомости их тайно и явно никаких дел не делати". Мы знаем, что этими условиями исчерпывалось содержание только записи Шуйского; договоры же с иноземными избранниками имели более широкое содержание. Шуйский давал подданным обещание не злоупотреблять властью, а править по старому закону и обычаю. А Договоры с польским и шведским королевичами имели целью установить форму и пределы возникавшей династической унии с соседним государством и постановку в Москве власти чуждого происхождения. Иначе говоря, запись Шуйского гарантировала только интересы отдельных лиц и семей, другие же "письма" охраняли прежде всего целость, независимость и самобытность всего государства. В этом глубокое различие известных нам "писем", различие оставшееся вне сознания Котошихина. Отсюда и неточность его в передаче самых ограничительных условий. У Котошихина власть государя ограничивается Боярской думой ("боярами и думными людьми") во всех случаях безразлично. На деле Шуйский говорил только о боярском суде и налагал на себя ограничения лишь в сфере сыска, суда и конфискаций; по договору же с Владиславом администрация, суд и финансы обязательно входили в компетенцию Боярской думы, а законодательствовать могла лишь "вся земля". Зная это, отнесемся к сообщению Котошихина как к такому, которое лишь слегка и слишком поверхностно касается излагаемого факта. Как во всем прочем былевом материале, Котошихин и здесь оказывается мало обстоятельным и ненадежным историком. А раз это так, наше отношение к последней частности в рассказе Котошихина — к ограничениям царя Михаила — должно стать весьма осторожным. Кому именно царь Михаил дал на себя письмо, Котошихин не объясняет: он и вообще не говорит, кем были иманы на царях письма. По его представлению, царь Михаил не мог ничего делать "без боярского совету"; а так как боярский совет Котошихин дважды в данном своем отрывке отождествляет "з бояре з думными людьми", то ясно, что под боярским советом мы должны разуметь Боярскую думу, как учреждение, а не сословный круг бояр, как политическую среду. Сама Боярская дума в момент избрания Михаила, можно сказать, не существовала и ограничивать в свою пользу никого не могла. Органом контроля над личной деятельностью государя и его соправительницей она могла быть сделана лишь по воле тех, кто в начале 1613 г. владел политическим положением на Руси и мог заставить молодого царя дать "на себя письмо". Но кто тогда имел силу это сделать, Котошихин не говорит и не знает, и если мы захотим придать вес его сообщению о факте ограничения Михаила, то характер и способ этого ограничения должны попытаться определить сами. В этом отношении показание Котошихина совершенно невразумительно.



главная :: наверх :: добавить в избранное :: сделать стартовой :: рекомендовать другу :: карта сайта :: создано: 28.06.2008 / обновлено: 2011-11-07T14:00:44+00
Наша кнопка:
Научно-образовательный портал