Глава четвертая. Продолжение царстования Алексея Михайловича (часть 16)

Движение польских войск, занятие ими некоторых городов на западном берегу взволновало восточную сторону, пронесся опять слух, что царь хочет уступить королю Киев и восточную сторону; надобно было писать уверения, что государь не только Киева и восточного берега, но и западного не уступит Польше. Самойлович радовался этим уверениям, но не переставал возбуждать в Москве подозрения относительно польских замыслов на Малороссию. В народе ходили слухи, что поляки непременно перейдут на восточную сторону; с другой стороны, шел слух, что царь сам явится с войском в Малороссию. Одни радовались царскому приезду, а другие говорили, что царь приедет в Путивль для того, чтобы Украйну снесть заодно с королем; царь пойдет от Путивля, а король от Киева. Государь писал Ромодановскому, что если действительно неприятеля уже нет в Украйне, то он, воевода, может отступить к московским границам и распустить ратных людей, так же и гетман Самойлович может идти в Батурин, но должно оставить в Переяславле молодого князя Михайлу Ромодановского с отрядом московских ратных людей, у которых есть еще запасы и которые, следовательно, могут еще продолжать службу; так же и Самойлович должен оставить в Переяславле отряд козаков, выбрав им наказного гетмана. На это Ромодановский отвечал любопытною грамотою: "Ратные люди Севского и Белгородского полков, будучи на службе в беспрестанных походах полтора года, изнуждались, наги и голодны, запасов у них вовсе никаких нет, лошадьми опали, и многие от великой нужды разбежались и теперь бегут беспрестанно, а которых немного теперь осталось, у тех никаких запасов нет, оставить их долее на службе никак нельзя; и мне в разлучении с сынишком своим Мишкою за скудостию и безлюдством быть нельзя. Теперь я, государь, с ним и не врозни, и то живем с великою нуждою; убогие мои малые худые деревнишки без меня разорились вконец, потому что служу тебе на Украйне 22 года беспрестанно, да и сынишка мой Мишка служит шесть лет без перемены, а другой мой сынишка, Андрюшка, за тебя разлив свою недозрелую кровь, в томительной нужде в крымском полону, в кандалах живот свой мучит седьмой год". Царь велел отцу идти в Курск, а сына отпустить в Москву для свадьбы.

Гетман возвратился в Батурин отдохнуть от трудов военных; но внутренние враги не хотели дать ему отдыха, и опять пошли старые слухи, что государь хочет возвратить Многогрешного из ссылки и поручить ему часть войска. В начале 1675 года царь должен был в своей грамоте уверять Самойловича, что этого никогда не будет, и требовал казни плевосеятельным людям. С другой стороны, Лазарь Баранович доносил на протопопа Симеона Адамовича. Еще в сентябре 1674 года был в Малороссии стряпчий Бухвостов для объявления тамошним начальным людям о рождении царевны Феодоры Алексеевны. Прежде всего явился он к Лазарю Барановичу, и тот начал говорить ему: "Когда приедешь в Москву, извести, что от нежинского протопопа Симеона Адамовича проходят многие лукавства, ссылается он тайно с турецким султаном и с Дорошенком, в грамотах своих хвалит султана, что войсками своими из дальних стран обороняет Дорошенка, а царское величество, будучи в пятистах верстах, жителей обеих сторон Днепра не обороняет. Этим протопоп приводит малороссийских жителей ко всякому злу; письма его у меня в руках. Я их ни с кем не пошлю; сам я хотел ехать в Москву вскоре, да упрашивает меня гетман не ездить; а как я буду в Москве, то не только про эти письма, и о других делах великому государю извещу". Разумеется, в Москве не могли не удивиться, когда тот же самый протопоп приехал по делам архиепископа, привез его книги - Трубы. Баранович просил, чтобы государь велел взять все книги в казну и заплатить деньги; ему отвечали, что государь Трубы похваляет, но в казну взять и по монастырям неволею раздавать не указал, указал продавать их повольною ценою, как в Российском царстве с Печатного двора всякие книги продают, а в неволю книг никому не дают и в монастыри не наметывают. Как же распорядилось правительство относительно продажи книг Барановича? В апреле месяце 1675 года по указу великого государя боярин Арт. Серг. Матвеев приказал раздать мещанам в лавки сто две книги киевской печати в переплете Трубы духовные, ценою по 2 рубля с полтиной книга, итого 255 рублей; велеть им те книги продавать с великим радением по настоящей цене неоплошно, а раздать мещанам книги с распиской, кому можно верить, самым лучшим людям, не бражникам, чтобы было кому верить и на ком можно взять; а деньги велеть собрать в нынешнем апреле месяце без недобору. Это называлось тогда: в неволю книг никому не давать! Баранович просил, чтобы позволено ему было завести типографию в Чернигове: просьба была исполнена; просить прислать ему сукна и лисьих мехов: сукна и меха были отосланы.

Царь уверял Барановича и гетмана, что не отдаст никогда Киев полякам; гетман клялся, что никогда не поддастся королю, но доносил, что запорожский кошевой Серко не такого образа мыслей: когда король вступил в западную Украйну, то на кошу началась шатость; Серко говорил: "При котором государе родились, при том и будем пребывать и головы за него складывать, и если бы войско не захотело идти к королю, как государю своему дедичному, то я, Серко, хоть о десяти конях поеду поклониться государю своему". Схвачен был в Нежине, отослан к гетману и казнен им плевосеятель, толковавший об измене и в восточной Украйне. Эти события поддерживали недоверчивость московских воевод и печальную привычку называть малороссиян изменниками. Архимандрит Новгорода-Северского Спасского монастыря Михаил Лежайский пишет к Матвееву: "Не ведаю, за что порубежные воеводы наших украинцев изменниками зовут: изволь предварить, чтобы воеводы в таких мерах были опасны и таких вестей ненадобных не начинали и малороссийских войск не озлобляли; опасно, чтобы от малой искры большой огонь не запылал". Вследствие этого к порубежным воеводам был послан указ с большим подкреплением, чтобы малороссиян изменниками не называли, жили с ними в совете и во всяком приятстве, а если вперед от них такие неподобные и поносные речи пронесутся, то будет им жестокое наказание безо всякой пощады. Самойлович не переставал доносить на Серка, будто он хочет идти к Астрахани и сибирским странам в надежде на калмыков. 23 апреля гетман писал Матвееву: "Бог видит совесть мою, что не из ненависти какой-либо объявляю об атамане Иване Серке. Постом великим был у нас писарь запорожский и тайно объявил на Серковы замыслы, со слезами прося, чтобы до времени оставалось тайною; знатным козакам, находящимся в Запорожье, Серко постоянно говорит: как предки наши не служили государству московскому, так и нам не надобно служить, а держаться дедичного государя; если вы не позволите помогать, то хотя с десятком сам пойду к королевскому величеству. А что меня на Москве к присяге привели, то присяга невольная, мне она ни во что; а что меня из Сибири освободили, то я об этом не просил никого: мог я выйти и другим способом. Тот же писарь говорил: как посылал его Серко к царскому величеству с самозванцем, то приказывал бить челом о местечке Кереберде, причем говорил: "Коли бы не догадались и отдали мне его! Тогда бы мог жену из Слободских полков вывесть, знал бы я тогда, что начать!" Это местечко ему на злое дело надобно, потому что лежит на днепровском берегу выше всех городов Полтавского полка, а в тех краях живут все люди западной стороны. Серко, в измену Брюховецкого, взбунтовавши несколько городов около себя, жителей их посадил в Кереберде, где прежде людей не было. Теперь запорожцы отправили посланцев своих к великому государю, а к нам о том ни одного слова не написали: царский указ, чтобы писали к нам, о чем хотят бить челом, пошел ни за что. Теперь их с таким бездельем с полтораста было пошло, насилу разогнали, а дорогою идучи, в городах бесчинства делают; у нас это уже вывелось было; при Брюховецком им это позволялось, что грех и стыд перед знатными людьми припомнить; мы им больше терпеть не будем, чтобы не смели нами пренебрегать".